С началом войны почти вся продукция фибровой фабрики стала военной. Нет, это были не козырьки для фуражек. Еще в тридцать восьмом и тридцать девятом годах фабрика освоила выпуск так называемой авиационной многослойной фибры, из которой клеили бензобаки на штурмовиках ИЛ-2. Поначалу такие бензобаки делали из металла. Достаточно было одного попадания пули, чтобы бак начинал течь. Пулевое отверстие в металлической стенке было аккуратным и круглым. В фибре пуля делала лучистое, рваное отверстие. Через такое отверстие, лепестки которого стремились закрыться под давлением массы бензина в баке, бензил вытекал куда медленнее. Кроме того, вытекающий бензин растворял резиновый протектор и отверстие затягивалось образовавшимся резиновым клеем. Такой фибровый бак выдерживал не одно, а несколько пулевых попаданий. И это не все. Он был легче и выдерживал куда большие вибрационные нагрузки, чем металлический. Испытывали фибру прямо на заводе. Стреляли в нее из трофейных немецких автоматов.
Зимой сорок первого готовились к эвакуации в Свердловскую область на тамошнюю бумажную фабрику. Уже и прорубили во льду проход, через который на паромах на другой берег вывезли все запасное и резервное оборудование. К счастью, обошлось. Немцев остановили под Москвой. В сорок втором из отходов фибры стали делать пуговицы для населения и делали их до пятьдесят девятого года.
Химическому заводу, который с тридцатого года включал в себя и анилиновый, пришлось ничуть не легче, чем фибровой фабрики. На оккупированной территории остались почти восемьдесят процентов мощностей по производству серной кислоты и две трети всех мощностей анилинокрасочной промышленности. Надо было отгрузить запасное оборудование на строительство новых химических заводов на Урале, замаскировать свой завод и нарубить дров, поскольку не хватало угля в котельной. Рабочие в свободное от смен время ходили после смены на лесосеки пилить дрова. Перед войной освоили производство сахарина, который поставляли на Кинешемский завод фруктовых вод, потом прекратили его, а с началом войны возобновили. По заданию областного начальства делали бутылки с горючими смесями, тротил и шнейдерит.9 Выпускали дезинфицирующие средства, дуст, краситель цвета хаки и белый стрептоцид. В условиях почти полного отсутствия антибиотиков стрептоцид имел исключительное значение. Один из солдат пятьдесят шестой гвардейской дивизии писал на завод: «К нам прибыло пополнение из госпиталя. Товарищи хвалили какой-то белый порошок, который госпиталь получает с Кинешемского химзавода. Раны, присыпанные вашим порошком, затягиваются вдвое, втрое быстрее... Вырабатывайте его больше. Вечная будет за него благодарность вашему коллективу от нашего брата-фронтовика».
В сорок седьмом на фибровой фабрике возобновили выпуск чемоданов. Потом, в пятидесятом, когда мы были с китайцами братья навек, стали поставлять фибру в Китай и Корею, потом в шестидесятых, поставляли в Польшу, Болгарию, Румынию и даже на Кубу, потом, в семидесятых, Заволжская фабрика выпускала три четверти всей советской фибры, потом... фибра стала устаревать, ее стали теснить новые материалы и даже чемоданы из фибры, которые раньше у фабрики отрывали вместе с ручками..., потом, в восьмидесятых, организовали кооперативы, в девяностых открытое акционерное общество, но фибра была уже мертвой и никому не нужной.
Как жаль, что в Заволжске нет памятника фибровому чемодану. Стоял бы он в маленьком скверике, посреди цветочной клумбы, на гранитном постаменте, окруженный скамеечками. Чемодан установили бы в раскрытом виде и внутреннюю сторону его крышки оклеили бы фотографиями советских артистов или переводными немецкими картинками кукольных девушек. По выходным и в теплую погоду к нему приходили бы пенсионеры, пенсионерки или просто пожилые люди, которых принимали бы у чемодана в пенсионеры. Конечно, никаких хороводов вокруг памятника не было бы, а просто расселись бы на скамейках и давай лузгать семечки, ругать молодежь, меняться просроченными таблетками, рассказывать друг другу о том, что раньше вода была мокрее, трава зеленее и чемоданы были... Нечего и говорить про чемоданы. Какие-то сердобольные старушки накрошили бы внутрь раскрытого памятника черствого хлеба и голуби все...
После войны продолжили выпускать красители – розовый, меховой черный, желтый, красный, оранжевый, бирюзовый и другие. Кроме красителей выпускали вещества с малопонятными и совершенно непонятными обычному человеку названиями и назначениями вроде альнафта, неозонов и даже паратолуолсульфохлорида. То есть, конечно, можно пояснить, что альнафт и неозоны – не что иное, как стабилизаторы, предохраняющие резину от старения, а паратолуолсульфохлорид..., но это уж будут такие дебри, в которые лучше не залезать. Лучше я вам расскажу про порошок, который поначалу выпускали как инсектицид для борьбы с малярийным комаром. Спустя недолгое время выяснилось, что комаров он не берет, но зато очень хорош как противоглистное средство для овец и тогда... продолжили его выпускать. И до сих пор выпускают. Делали различные нитробензолы, которые использовались для переработки в анилин и дальше в красители. Если нитробензол добавить в мыло, то у него будет горько-миндальный запах, если его добавить в парфюмерию, то она будет ярче и дольше пахнуть, а если его добавить в ракетное топливо... нет, оно не будет пахнуть горьким миндалем, но эффект, как говорят специалисты, превзойдет все ожидания. Впрочем, ракетное топливо от нас, к счастью, далеко, а вот паста красного цвета, которой наполняли стержни шариковых ручек, близко. Учителя этой красной пастой писали в дневниках «Разговаривал на уроке химии» или «В школу с родителями!» На всю страну делали морозоустойчивую синьку. Кажется, она единственная, кроме березового сока и огромных соленых огурцов в трехлитровых банках не была дефицитом во времена Советского Союза. Синька, как и железный сурик, впитывалась во все, что можно было впитаться. Конечно, голыми ногами по ней никто не ходил, но обувь от нее отмыть было практически невозможно. Зимой по синим следам можно было узнать тех, кто был занят на ее производстве. Это касалось и собак с кошками, которые на производстве заняты не были, но жили на территории завода.
В пятьдесят четвертом году рабочий поселок Заволжье стал городом Заволжском. В пятьдесят девятом прекратили выпуск серной кислоты, а в семидесятом соляной. В семьдесят первом году Заволжскому химическому заводу исполнилось сто лет. Почти половину из этих ста лет, с двадцать пятого года, он прожил под именем Фрунзе. Почему Фрунзе... Дело в том, что в восемнадцатом году Фрунзе целых полгода был председателем Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) губисполкома, губсовнархоза и военным комиссаром Иваново-Вознесенской губернии. Ну не присваивать же, в самом деле, заводу имя отставного поручика Философова или Бурнаевых-Курочкиных. Могли бы и вовсе присвоить заводу имя Ленина.
Надо бы, конечно, рассказать о том, как после войны хорошел и строился Заволжск, но пусть эти подробности о том, как осветили улицу Фрунзе, как открыли комбинат бытового обслуживания, баню, магазин, как пустили в эксплуатацию полтора километра водопровода, как построили спортзал, новое здание райисполкома, библиотеку, хлебозавод, как хлебозавод кроме выпечки хлеба делал такой фруктовый и такой сливочный ирис, лучше которого..., читатель вообразит себе сам. В семьдесят девятом году население Заволжска достигло своего максимума – семнадцать с небольшим тысяч человек. На Заволжском химическом заводе тогда работало четыре тысячи человек.10
В семьдесят пятом году началось строительство моста через Волгу, связывающего Кинешму с Заволжском. Вернее, в этом году Постановлением Совета Министров СССР было разрешено проведение работ по технико-экономическому обоснованию строительства моста через Волгу в районе Кинешмы. Мост был нужен как воздух. Тут тебе и продолжение Кинешемской железнодорожной ветки, и связь с Заволжском, и превращение последнего в крупный транспортный узел, и уменьшение стоимости перевозок, и увеличение скорости, и транзитные грузовые и пассажирские поезда, и даже увеличение благосостояния заволжских старушек, которые будут выносить к этим транзитным поездам вареную картошку с укропом и копченых лещей к пиву.
Через шесть лет после выхода Постановления, когда некоторые старушки уже начали догадываться, что им увеличения своего благосостояния не дождаться, начались работы по технико-экономическому обоснования. Через два года они закончились и был готов проект первой очереди моста. Думали сдать мост через девять лет – к девяносто второму году. Не прошло и трех лет, как приступили к строительству. По двенадцать часов в сутки, вахтовым методом, без выходных и праздников начальник стройки, главный инженер, начальники участков, прорабы, монтажники-высотники, сварщики, бетономешалки, бульдозеры, экскаваторы, самосвалы... В восемьдесят девятом году стало плохо с деньгами и материалами. В правительстве хотели даже все законсервировать на неопределенное время, но передумали. Решили пусть стройка продолжается, но денег станем давать меньше. Авось как-нибудь... В девяносто шестом году, когда было выполнено уже больше половины работы, Министерство путей сообщения отказалось финансировать строительство моста. Консервировать... В девяносто шестом в Москве думали о разном – например, о войне в Чечне, а о консервировании думали мало. То есть не думали совсем. Просто все бросили. Что могло заржаветь – заржавело, что могло осыпаться – осыпалось. Все остальное, исключая опоры, растащили. Тут уже не только старушки, но и все остальные потеряли надежду увидеть светлое железнодорожное будущее Заволжска. И все же. Прошло еще два года..., а потом еще два... и еще четыре и мост, наконец, достроили. Правда, не железнодорожный вместе с автомобильным, а только автомобильный, но к тому времени тех заволжских старушек, которые когда-то надеялись...
Пока строили мост через Волгу в Заволжске построили комплекс по захоронению промышленных стоков Заволжского химического завода. В девяносто третьем он начал работать. Комплекс – слово непонятное. На понятном языке – это семь шахт, глубиной около километра, а к шахтам насосы, которые закачивают промышленные отходы в шахты, а к насосам хранилища этих самых отходов. Оно и хорошо. На километр вглубь лучше, чем каждый день, десятки тысяч тонн такого... в Волгу. Полигонов вроде Заволжского в европейской части России по пальцам одной руки перечесть, а вот заводов, которым некуда девать ядовитые промышленные отходы... И потянулись к полигону, который в народе называли «закачкой», машины, танкеры и железнодорожные цистерны с отходами из разных городов и областей. На дворе были уже вполне капиталистические времена. Между прочим, надежно захоронить какой-нибудь ядовитый отход химического завода стоит дороже, чем похоронить маршала с артиллерийским салютом, почетным караулом и поминками в Кремле. Короче говоря, все закончилось захоронением без лицензии, еще одним захоронением без лицензии, получением незаконных доходов, районным судом, штрафами юридических лиц, получением незаконных доходов в особо крупных размерах, посадками стрелочников, областным судом, новыми штрафами, митингами местных жителей и, наконец, постановлением суда о прекращении работы полигона. Вот уже два года местные власти и фактические хозяева полигона бесконечно выясняют чьи в лесу шишки. Вот уже два года полигон не работает, а завод, который теперь разделился на несколько открытых и закрытых акционерных обществ, которые принадлежат... сам черт не разберет кому они принадлежат, все же продолжает. Старые цеха заброшены – наши красители, конечно, красили навсегда, но китайские оказались дешевле. Теперь весь список того, что производится в трех небольших корпусах завода, можно уместить на одной страничке. Немного красителей, немного реагентов с помощью которых очищают воду, немного компонентов... Местные жители говорят, что ракетного топлива. Придумывают, поди. Да и откуда им знать – большинство их работает теперь не в Заволжске, в котором работу днем с огнем не найти, а в других местах. Тем, кому повезло, устроились на трикотажную фабрику в поселке Заречное, что в семи километрах от Заволжска. Там шьют майки и трикотаж для армии. Безработным химикам майки шить обидно и потому они едут в Москву, Подмосковье, Петербург работать на химических предприятиях вахтовым методом. В Подмосковье делают красители по тем же технологиям, что делали в Заволжске и практически на том же оборудовании. Говорят, что и на том же оборудовании, которое кто-то шустрый успел вывезти из Заволжска, когда в девяностых все трещало по швам и разваливалось. Ездят работать даже в нищую Южу – охранять местную тюрьму сутки через сутки. В Кинешму, которая рукой подать через мост, не ездят, потому как в Кинешме работы немногим больше, чем в Заволжске, а безработных куда больше, чем в Заволжске. Областные власти велят развивать туризм. Хорошо его развивать, если ты в Плесе. Известно кто отдыхает в Плесе. В Заволжске или в Кинешме такие люди не отдыхают. Вот и идут все деньги из областного департамента культуры в Плес. Их и так-то немного, а при таком распределении...11 Начальству нужен простой, незатейливый туризм – хороводы, кокошники, домашние настойки, пироги, музей... Можно, конечно, и музей, но так, чтобы между хороводом и пирогами. Зачем туриста, жену туриста и детей туриста отпугивать всеми этими ненужными подробностями про историю сернокислотного завода, про анилиновые красители, про астрофизику, которой занимался астроном Бредихин...
Кстати, о Бредихине. В восемьдесят третьем году в Заволжске были проведены первые Бредихинские чтения. Их провели в усадьбе «Погост». Вторые, через три года, провели на родине Федора Александровича – в Николаеве, третьи в Пулково, где он заведовал обсерваторией, а четвертые и пятые снова в Заволжске. Еще за двадцать лет до первых Бредихинских чтений усадьбе «Погост» и склепу, в котором похоронена семья астронома, был присвоен статус федеральных памятников. Теперь усадьба находится почти в черте города – в поселке Бредихино. В девяносто четвертом в усадьбе, в которой тогда помещался и бредихинский мемориальный музей и подсобные службы химического завода, случился пожар. К счастью, почти все ценные экспонаты из бредихинского музея удалось спасти. Их выкидывали в окна второго этажа, и пострадала только мебель. Обгоревшее здание постояло какое-то время без ремонта. Потом еще постояло, потом в нем начали рушиться перекрытия, а потом и стены. В развалинах играли дети и доигрались – задавило упавшей стеной девочку. Вернее, доигрались взрослые, которые не озаботились оградой вокруг развалин. Давно бы пора все эти развалины разобрать совсем, но... нельзя, поскольку памятник федерального значения. С другой стороны ни на консервацию, ни, тем более, на реставрацию, денег нет. Хотя памятник и федерального значения, а расходы по его содержанию должны нести местные власти, которые... у них своих дел по горло. Их и меняют часто, и сажают, и не успевают они... Не до усадьбы Бредихина. Так и подпирают небо три с половиной стены, да три кирпичных колонны, с которых давно облупилась штукатурка. Где тут, спрашивается, ставить гранитный обелиск, куда вносить знамя российской астрофизики, какие хороводы...
Памятника Бредихину так и не поставили, но центральную площадь Заволжска и одну из улиц назвали в его честь. Еще и на гербе Заволжского района "в скошенном зеленью и лазурью (синим, голубым) поле с выходящим снизу слева вписанным пурпурным клином, нижний край которого совпадает с линией деления поля - золотая, косвенно летящая, комета о пяти лучах, голова которой накрывает, а возникающий хвост обременяет клин".
9Смесь тротила с аммиачной селитрой.
10С тех самых пор населением мало-помалу убывало и теперь в Заволжске живет чуть больше десяти тысяч человек, на заводе и вовсе осталось три с половиной сотни. Почти столько же, сколько было сто лет назад – в семнадцатом году.
11Вы просто читаете текст, написанный обычными буквами, а мне об этом рассказывала директор Заволжского краеведческого музея Светлана Вадимовна Касаткина. Если ее страстную речь передавать письменно близко к тексту, то она состояла бы из одних заглавных букв преогромного размера.
Счеты главного бухгалтера завода. Я бы, может и не стал их фотографировать, но как представил, что врывается на завод советский ОБХСС и первым делом опечатывает счеты главбуха…
Когда-то и такое было в дефиците.
Во времена моего детства это мы добавляли в побелку при ремонте. У нашего пылесоса была специальная насадка на стеклянную банку, чтобы распылять побелку. Тогда еще не придумали гастарбайтеров для побелки потолков и приходилось все делать самим. В треуголках из газеты.
Это «закачка». Сам я ее не видел – сфотографировал музейный стенд. Черт его знает, что сейчас в этих цистернах. Полагаю, ничего хорошего.
Тот самый телескоп, в который смотрел на кометы Федор Александрович Бредихин.
Усадьба Бредихиных до пожара.
Федор Александрович и Анна Дмитриевна Бредихины
Братья Бурнаевы-Курочкины. Памятника им нет. И это правильно, я считаю. Были они капиталистическими акулами и эксплуататорами трудового народа в нечеловеческих условиях.
Склеп, в котором похоронена семья Бредихиных.